Фёдоров И.Я. "Исповедь о прожитых годах".

                                                                                                                                              
                                                                                                                              "Если бы нашелся добрый волшебник

                                                                                                                               и предложил мне начать

                                                                                                                               жизнь сначала, я бы

                                                                                                                               отверг его предложение".                                                                                                                                                                                       И.Я. Фёдоров  


                                                                                          

            9 мая 2015 года на страницах своего любительского блога «Pervomaiskiy» я опубликовал  несколько слов об Иване Яковлевиче Фёдорове (1926-2004 гг.) в статье «Чтобы помнить».

   Сегодня я публикую посмертные записки  Ивана Яковлевича «Исповедь о прожитых годах», которые были обнаружены после его смерти женой Фёдоровой Лидией Алексеевной (1931-2011 гг.) и переданы на хранение старшей дочери и моей жене Ларисе Ивановне Шестаковой (Фёдорова). С разрешения жены я публикую воспоминания тестя на страницах своего любительского блога «Pervomaiskiy», приурочив их к  71 годовщине празднования Победы в Великой Отечественной Войне 1941 - 1945 гг. По моей просьбе внук Ивана Яковлевича и наш сын Леонид А. Шестаков расшифровал текст записок, которые я публикую с незначительными изменениями и сокращениями.

    Справка. Иван  Яковлевич  Фёдоров родился 14 октября 1926 года. Участник Великой Отечественной войны с мая 1944 года. Воевал механиком - водителем в гвардейском танковом полку. Награжден  орденом Отечественной войны 2-й степени. Умер 17 июля 2004 года. Похоронен с воинскими почестями в районном центре Смирных  Сахалинской области.

Анатолий Шестаков.

Часть первая.

       Родился я в самом благодатном месте на нашей матушке-Земле - Украине, в 1926 году.  

       Шли годы…

      Я еще помню, как мои родители пахали свой надел…

      У моего отца было крепкое се­редняцкое хозяйство: четыре лошади, две коровы и пара быков.

       И вот настало время - конец 1932 и начало 1933 года. Началась агитация о колхозе.

       Я прекрасно помню, как новый глава колхоза, агитировал моего отца о вступлении в колхоз. Я помню его слова, обращенные к моему отцу: «Не забывай, Яков, что ты серед­няк, а то ты можешь попасть в ку­лаки!..».

      И что пришлось моему отцу делать?

      Пришлось написать заявление о вступлении в колхоз…

       И началось самое жуткое.

    Первое. Угнаны в общий коллектив лошади, быки, коровы, свиньи, овцы, куры и утки.

      Второе. Вывезено сено, солома, полова - все, что было приготовлено для кормления скота.

      Третье. Выгребено из закромов все съестное - пшеница, просо, подсолнечник…   

       Перво-наперво произошло то, что часть сена, соломы была подожжена. Начался мор лошадей, скота. Часть скота раздали людям обратно, а чем кормить? Благодаря людскому трудолюбию коров кое-как к весне выходили, а что толку? Выходить-то выходили, а лошади-то передохли, и начали этих коров запрягать в плуги - пахать-то надо, а много ли на них напашешь? В общем, сеять было нечем, да и не на ком - тягловой единицы как таковой не было. Поля опустели, заросли бурьяном. На это жутко было смотреть, как по полям росла лебеда, сурепка и всякий чертополох (разнотравье).

      Это были жут­кие годы в моей еще неокрепшей памяти

      Большим бедстви­ем была засуха в 1933 году. Я по­мню, что с весны и до самого лета не выпало ни единой капли дож­дя. Солнце сходило красным кру­гом и катилось по небу без еди­ного облака. Выгорело все, даже трава выгорела. Сады засохли, стояли без листьев.

    В этот период времени - в пери­од засухи, на Украине дует ветер юго-восточный. Его у нас называ­ют «калмык». Он иссушает все на своем пути. Река в нашем районе пересохла до тако­го состояния, что ее переходили пешком.

    К зиме 1933 года было съедено все. На будущий урожай надежды не было. Сеять было не на чем, да и нечего

     И вот я помню тот жуткий день, как сейчас. Тот день мне врезался в память на всю жизнь. На трудодни давали макуху (жмых после приготовления подсолнечного масла). Отец получил пять кругов, мать и брат по четыре с половиной. Поставили на стол, отец матери говорит: «Это тебе плата за год на трудодни». Мать стояла в каком-то оцепенении, а мы сидели кто где, молча. И вдруг у матери вырвался какой-то гортанный крик. Это был крик отчаяния, это был крик души человека, понявшего всем нутром своего организма, что смерть от голода стояла у нашего порога. Она еще не зашла в хаты нашей деревни, она витала над нами. Все, что было с одежды в нашей хате, за это время с начала коллективизации было променяно на продукты. Мы - дети, да и родители тоже, - остались полуголыми

     И вот наступила зима 1933 на 1934 год. Люди ходили, как тени, собирались какими-то кучками, и был один только разговор, разговор о пище, у них, и у нас - детей. Это было неописуемое зрелище: стали появляться признаки отеков у некоторых молодых людей, стали появляться опухоли от голода, стали появляться умершие. Смерть начала заходить и в хаты нашей деревни. И... о, спасение! Где-то в конце декабря появляются слухи, что будут давать ссуду. И правда - приезжает пред­ставитель из райкома и говорит, чтобы выслали людей на железнодорожную станцию, чтобы получить продукты. И вот сходили человек двадцать, принесли на себе кукурузу. Это была пища, это было спасение от смерти.

     Потом привезли лошадей, сена, корма для лошадей, и овса.

      Привезли пшеницы, немного сои, гороху.

      В общем, выдали колхознику ссуду в счет будущего урожая.

      К весне прибыли 2 трактора ХТЗ и НАШИК.

    Весну 1934 года встретили в поле. Начался упорный труд, началась настоящая бит­ва за хлеб. Люди трудились день и ночь. Все надо было начинать сначала, надо было пахать целину, - за два года все заросло, все превратилось в целину.

     Появилось выступление Сталина, что все, что произошло в 1932 и 1933 годах, было по вине врагов народа. Говорят, что много людей было арестовано и в райкоме, и в обкоме…

      Где-то в 1935 году я пошел в школу. В это время у нас открылась школа. И вместо восьми лет (в то время в школу в первый класс принимали с восьми лет) я пошел в девять

      К зиме 1934 года был собран, хотя и небольшой, но все же урожай.

     Прошли 1935, 1936, 1937, 1938, 1939 и 1940 годы. За это время в колхозе произошли большие события. Люди труди­лись, собирали хорошие урожаи. Особенно хорошие урожаи были с 1936 по 1940 годы. Люди жили хорошо, получали хорошую плату за свой труд, стали одеваться, ста­ли приобретать утварь всякую домой, строили дома.

    События Халхин-Гола, Хасана, Финская вой­на, - они не так оглушимо задели деревню. Деревня жила, как бы не очень замечая эти события. Мно­го ликования было в деревне, когда был заключен мирный договор с Германией. Этот договор вселял счастье мирной жизни. Это было ликование счастья жизни. Уж больно много бурь военных и военных вихрей пронеслось с на­чала этого столетия. Люди устали от войн. Каждый прожитый мирный год, каждый прожитый день - это была мечта всего народа.

    С начала 1941 года, с весны, было видно, что будет хороший урожай. Люди радовались, и как не радоваться? Никакой войны, ничего плохого не предвещалось! Ведь люди были уверены, что все будет хорошо, ведь у нас было самое главное - это был мирный договор с Гер­манией.

     Я прекрасно помню день 22 июня 1941 года.

     Мне в это время было четырнадцать лет.

     В три часа дня прибегает соседка с криком: «Началась война!».

     Сразу же в этот день приехал представитель из военкомата и всех мужчин забра­ли в армию…         

      Где-то 26 июня к нам в деревню пришел учитель из соседней школы и сказал, чтобы собралась вся молодежь. Нас собрали, и мы направились на рытье окопов

      С числа 3 июля 1941 года начали появляться наши отступа­ющие части. Я бы не сказал, что это было бегство деморализован­ной армии. Это отступала вполне дисциплинированная армия. Части отступали строем, а не беспоряд­ком. Это было не бегство, это было отступление. Отступали где-то до 12 июля 1941 года.

      С 12 по 17 июля у нас наступила зловещая тишина.

      17 июля по нашему шляху стали появляться немецкие части. Они шли валом, не останавливаясь в нашей деревне ни на минуту. Они не замечали ни нас, ни на­шей деревни. Шли, наверное, су­ток двое.

      21 июля, часа в два дня появились в нашей деревне румынские воинские части. Они заполнили все свободное про­странство. И вот тут-то я понял, что всю эту массу надо было накормить, напоить. Эта масса не спрашивала, просто брала все, что можно было ку­шать: яйца, молоко, курей, уток, гусей. Правда, лошадей и коров не трогали, а остальное, что по­падало под руку, все поедалось.

     Постояли они у нас дня три, и так же как появились, внезапно и исчезли.

     И началась оккупация, началось рабство, которое дли­лось с 17 июля 1941 по 14 марта 1944 года.

     Даже тот голод, по моим воспоминаниям, не был столь жутким временем, как эти три года.

     Я постараюсь описать эти три года так, как смогу, что осталось в моей памяти

Часть вторая.

    К концу июля в соседней дерев­не организовалась во­енная комендатура.

    У нас свиреп­ствовали румыны, наша местность была оккупирована румынскими войсками. Граница, румынского владения простиралась по реке. На речку никто не имел права пройти. По реке ходили во­енные патрули. Комендатура состояла из ру­мынской воинской части.

    Там же была организована Управа. Она состояла из украинских наци­оналистов, вернее из предателей. Там был управляющий - предатель, и полицейские - предатели. В об­щем, вся эта свора состояла из предателей.   

      Где-то к концу июля к нам приехали румынский офицер, управляющий, и с ними приехал полицай.    

      Женщина-мать! Если ты родила ребенка и вырастила из него героя - честь и хвала тебе! Тебе в этом кланяется весь мир! Но если ты родила ребенка и вы­растила предателя и убийцу, то будь ты проклята всем миром, всеми людьми на Матушке-Земле!..

     И вот с комендантом и управ­ляющим приехал полицай Жикобин. Это существо (иначе его ни­как нельзя назвать!) было для нас и судьей, и повелителем, и упра­вителем.

     Это существо творило все, что ему хотелось.

      И вот поступило первое распоряжение полицая, чтобы все мы собрались в управлении колхоза. Жикобин был одновременно переводчиком. Выступил управляющий, он нам сообщил, что от сего времени мы будем числиться рабами. И еще нам со­общил, что к нам назначается оберст-полицмейстер Жикобин.

      Слово взял Жикобин. Он сооб­щил, что ему надо еще, чтобы в нашей деревне был назначен староста. И кто же, вы думаете, по­шел в старосты? В старосты по­шел младший брат нашего быв­шего головы колхоза Онищенко. И еще он (Жикобин) назначил себе заместителя в нашей дерев­не, выбрал себе дружка в поли­цаи.   

     Жикобин был оберст-полицмейстером, и в каждой деревне у него был заместитель, полицай.

      В нашей деревне был Иржинецкий Андрей.

      Каждый полицай был во­оружен винтовкой и плеткой. Если в руках полицая не было плетки, то была такая небольшая палка, метр или, может, чуть больше, вишневая.

      Плетка - это не очень длинный кнут, сплетен­ный из кожи и на конце укреплен­ный. На конце находились узел­ки, и в каждом узелке вмонти­ровано по свинцовому шарику - чуть больше дробинки. Их было по два, по три. Это один образец плетки. Был еще второй образец - сердечник. Сердечни­ком являлся не ремешок, а кусок телефонного провода военного времени, который состоял из 4-х тонких проволочек стальных и 4-х проволочек из мягкого сплава; верхняя оболочка, верней покры­тие, было из плотной материи - это был первый слой, и второй слой - резиновый. В провод выступал, верней сердечник, сантиметров 50, самый конец был оголенный, и каждая жилка выступала в виде ежика.

     Нарушение правил, которое посчитает полицай, наказывалось за не выход на работу, опозда­ние на работу, невыполнение при­казов полицая, старосты, помощ­ника старосты. В общем, любой человек или, вернее, раб не мог произносить ни единого слова в присутствии полицая, старосты или его помощника, пока они не разрешат. Наш полицай и старо­ста по сравнению с Жикобиным были «голуби мира». Они редко когда принимали свое орудие пы­ток. Помню это разов несколько - они все же несколько раз при­нимались учить своих рабов уму-разуму. Но Жикобин!.. По при­езду к нам в деревню это не было того разу, чтобы кто-либо не плакал от жикобинского нра­воучения. Он к нам появлялся то с палкой, то с одним видом плет­ки, то с другим. И каждый раз под крепким хмельком, вернее, каждый раз пьяный до такого со­стояния, что падал и все время ходил с нашим полицаем. Когда просыпался, спрашивал, есть кто, кого надо было поучить уму-разуму? Если он про­сыпался в хорошем настроении, то это, слава Богу, стеганет ра­зок-другой первого попавшего­ся - и на этом его визит кончал­ся. Но не дай Бог, он просыпал­ся в плохом состоянии, тут уж плетка шла налево и направо, и виновный и невиновный - все пла­кали горькими слезами. Не дай Бог перед ним не сними голов­ной убор - это, считай, будешь исполосованный, как миленький. Он все нас учил, что он и его ку­миры - немцы, все остальные, которые пришли к нам, освобож­дают нас от евреев и коммунис­тов. Он, бывало, напьется, сядет и плачет горькими слезами, что он самый «хороший» человек в мире, что он нас освобождает от гнета коммунистов и евреев.

   Я особенно остановился на этом ублюдке, чтобы показать, кто нами правил во время оккупации.

   Румыны к нам наведывались очень редко, да они сами знали, кого они назначили управлять.

   Я еще хочу описать, кто шел в полицаи, в старосты - это лодыри и пьяницы, это люди, потерявшие весь свой облик, это ублюдки человечес­кого рода, которые хотели жить, пить, гулять, ничего не делая. Это люди, которые потеряли все чело­веческое для того, чтобы иметь власть над другими. Угождая сво­им правителям, они готовы были растерзать любого, не останавли­ваясь ни перед кем - ни перед ре­бенком, ни перед женщиной, ни пе­ред стариком. Они предавали сво­их родных и близких - сестер, бра­тьев, отца, мать. Это люди, жажду­щие наживы и власти. Эти люди на­зываются предателями!

    И вот, под властью таких покро­вителей я прожил почти три дол­гих года, три года кошмаров и унижения.

    Когда наши войска отсту­пали, все тревожнее становилось у нас на душе и все радостней светились лица у наших «спасителей» - у Жикобина и ему подобных. Это для них была радость триумфа и победы. Они ходили радостные, приветствуя друг друга, крича, как немецкие солда­ты: «Хайль, Гитлер!» Они жили свободной разгульной жизнью, - пили, ели, насиловали, чувствова­ли себя свободными хозяевами, как бы, ничего не делая. Но все же у них была уготовлена их ос­вободителями очень неприятная и грязная работа. Это была работа убийц…

    Где-то в конце августа 1941 года в соседнем селе, в огромней­ших свинарниках немцы устроили концентрационный лагерь. Го­ворят, что туда согнали всех евре­ев, коммунистов и всех сочувству­ющих советской власти. Вот тут-то и началась работа для наших «спасителей», вот тут-то и потре­бовали от этого сброда плату, вер­нее, работу за их разгул.

     И вот через нашу деревню на­чали гнать больных, обобранных, обездоленных людей. Наши «спа­сители», все как один, были на­правлены туда в лагерь. Нашего полицейского можно было видеть частенько с какими-либо вещами, содранны­ми с людей. На нас, рабов, они уже не обраща­ли внимания. Пахать, и сеять они доверили ста­росте и его помощнику.

     В зиму 1941 на 1942 год немцы не расстреливали людей. Они, го­ворят, их обирали. Золото, сереб­ро, часы ручные, серьги - все дра­гоценности немцы забирали себе, а одежду и обувь отдавали в виде платы всей этой своре, которая им помогала

     И вот до нас дошла первая сча­стливая весточка, первое сообще­ние о том, что немцев разбили под Мос­квой. Это известие просочилось через людей, тайком друг от дру­га. Потом победа под Сталингра­дом. Немецкая информация сооб­щала, что все это временно, что, дескать, это немецкое командова­ние делает для выравнивания фронта, чтобы советской армии нанести решающий сокрушитель­ный удар. И когда немцев разгро­мили на Курской дуге, то тут и наши «освободители», верней, предатели, повесили нос. Наш по­лицай стал ласковей, бросил плет­ку, стал ходить с палочкой, стал с людьми заигрывать, стал ходить в поле на работу к нам сам, без ста­росты. Если и заставал нас кого-либо отстававшим или мы отды­хали, уже нас не бил, не ру­гал. Наоборот, сам говорил, чтобы мы отдыхали. По их поведению можно было понять, что их дела у наших «осво­бодителей» идут из рук вон пло­хо.

    Наш «великий освободи­тель» Жикобин совсем забросил нас. Но не дай Бог, если он прихо­дил к нам, и ему чего-либо не нравилось,  то тут уж плетки не ми­новать. Он стал с людьми обра­щаться еще жестче, еще сильнее стал ненавидеть людей.

    Немцы стали готовиться к унич­тожению своих жертв. Построили временный крематорий и стали за­метать свои кровавые сле­ды. Стали расстреливать и сжигать убитых. И тут-то и началась главная работа наших «предателей. Немцы сначала расстреливали людей сами, потом, посмотрев, что это для них работа больно утомительная, доверили всю работу своим подопечным.

    Румыны у нас не очень долго владычествовали. При разгроме немцев под Сталинградом румы­ны от нас сбежали, их как корова языком слизала.

  У нас еще был один концлагерь в соседнем селе, там находи­лись цыгане. Но он недолго суще­ствовал. Румыны, когда уходили, этот концлагерь расформировали, и неизвестно куда он делся. Одни говорят, что их ночью потопили в реке, другие, что их обратно от­правили в Бесарабию. В общем, в одну ночь их не стало.

    Летом 1943 года, немцы стали забирать лошадей, коров, овец и все угонять.

    Осенью 1943 года немцы начали рыть оборонительные сооружения. Каких только сооружений не прихо­дилось рыть! Противотанковые окопы, противопехотные, отдельные одиночные окопы. А в основном очень много приходилось рыть блин­дажей. Блиндаж - это в виде неболь­шой комнаты, врытой в землю, а сверху в 2, в 3, а бывает и в 4 наката бревен. Блиндаж обычно копался 3 на 4 метра. Оборонительная щель - в сторону предполагаемого против­ника. И вот, прекрасно я помню, как познакомился с «лаской» полицая. Надзирателями и здесь были полицаи.

      Когда мы уже кончали рыть блиндаж, к нам залез полицай, чтобы показать, где еще надо было подровнять, подко­пать. Когда он залезал, я не видел и продолжал копать, вернее, выбра­сывать остатки земли. И когда я сде­лал бросок, комочек от моей лопа­ты отлетел и попал за шиворот по­лицаю. Обычно они не ходили с го­лыми руками, и на мое счастье в его руках была вишневая лозина. И тут-то я и почувствовал всю «ласку» полицая. Бил он меня наотмашь, бил как хотел. Наверное, всю злость на мне согнал. И когда он экзекуцию кончил, я еле поднялся и сказал: «Большое вам спасибо, господин полицай». Если бы я не сказал «боль­шое спасибо», он бы меня еще про­должил полосовать, вернее «лас­кать» (у них это называлось «лас­кой»). И это еще спасибо Всевыш­нему, что это был хороший полицай. Не дай Бог попался я бы в это вре­мя Жикобину - я вряд ли бы ходил по белу свету.

     Судьба еще раз меня встретила с Жикобиным. На этот раз только в другом блинда­же. У одного парня сло­малась ручка у лопаты. Ну, как обычно, по нашим понятиям - чего там дол­го делать? Взял, подтесал, остатки черенка выбил, насадил и обратно копай. Так нет! Жикобин поступил по-своему. Подошел к парню и так лас­ково говорит: «Да разве можно пор­тить имущество великой Германии?». Он взял черенок, нагнул парнишку за грудки и, что есть силы, ударил парня вдоль спины. И больше он его не бил. У парня только вырвался один вскрик с груди, и больше он выговорить не мог ничего. Он сразу здесь же и лег. Когда мы к нему подбежали, у него уже вместе со слюной начала выступать сукрови­ца. Он домой не дошел - его принес­ли мертвым. Вот, милые мои друзья, с каким обществом мне в жизни при­ходилось встречаться!..

      На оккупированной территории мы были совершенно бесправны. Любой солдат, любой полицай мог так себе, со злости, в виде шутки, в виде интереса убить любого. Виноват, не виноват - безразлично. За это он не нес никакой ответ­ственности. Я бы сказал, что немцы, как бы, не обращали на нас внимания, они во всем положились на полицаев, на старост.

    Копали мы для немцев окопы, где-то до 20 февраля 1944 года, и на этом моя рабочая миссия для немцев закончилась.

    Началось отступление немецко-фашистских войск.

    Началось бегство…

Часть третья.

   Итак, бегство.

   От того времени, когда эта непобедимая (как немцы себя величали) армия великого фюре­ра двигалась с запада на вос­ток в 1941 году, не осталось и следа.

    В 1941 году это были надмен­ные победители.

    А в 1944  это двигалась какая-то масса, сброд, завшивевшей и грязной толпы.

    В 1941 году они двигались на машинах, на ве­лосипедах.

    В 1944 году, на чем только этот сброд не бежал, на лоша­дях, на быках, на ослах, на вер­блюдах и даже на коровах! Но в основном пешим ходом.

    С немцами бежали полицаи, ста­росты, управляющие, бургомис­тры. Бежали убийцы, которые помогали своим покровителям.

    Мне приходилось видеть по­ходный вещевой мешок немец­кого солдата. Чего в нем толь­ко не было!. Серьги, броши, кольца, браслеты. И еще, что самое страшное, что почти у каждого солдата были золотые зубы с убитых и ограбленных жертв.

   Когда в 1941 году немецкие войска наступали, они наступа­ли технически - на машинах, на танках. Но когда бежали, я не видел, чтобы по нашему шляху проехали хотя бы один танк или машина. Некоторые с жадности так по-награбили, что под веще­вым мешком нельзя было по­нять, что это движется - копна или человек.

     О какой победе мог думать этот солдат?

     Когда к нам прибыли наши «освободители», был дан такой приказ, чтобы сдать ружья, вер­нее, все огнестрельное оружие, радиоприемники, часы ручные и карманные, золотые и серебря­ные вещи, и прибыл с ними сто­матолог - зубной врач. Все золотые зубы должны быть сданы в казну немецкого командова­ния. Горе тому, кто посмел ос­лушаться, расстреливали, не­смотря ни на возраст, ни на лич­ность. Все это я видел. Я видел, как эти изверги, напившись, уби­ли четырехлетнего ребенка толь­ко за то, что он перешел им до­рогу. Я видел, как эти загуляв­шие «майоры», убив мужа, из­насиловали его жену и дочь, а потом, заметая следы, убили и их. Много народа погибло и от рук предателей.

    И вот в ночь с 13 на 14 марта 1944 года к нам в деревню но­чью, примерно часа в три, всту­пили наши войска.

    К нам в квартиру зашли четы­ре солдата и офицер. И тут на­чалось ликование. Это было ли­кование счастья - счастья сво­боды. Такое ликование, я по­мню, было только 9 мая 1945 года - в День Победы.

     26 марта 1944 года у нас уже образовался военкомат, и пришла директива, чтобы мы, призывни­ки, прибыли в военкомат. Нас мо­билизовали временно на строи­тельство железной дороги на станции. Железная дорога вся изуродована, мосты взорваны. И вот один из мостов мне и моим товарищам пришлось строить за­ново. Строительством моста я занимался до 10 мая 1944 года. Я себя не помню, каким я был - ры­жим, черным, блондином, шате­ном. Я себя не помню, потому что был седой. Седина у меня уже образовалась, как началась вой­на - в детские годы.

     14 мая 1944 года пришла пове­стка явиться в военкомат. В армию я был призван, когда мне исполни­лось 17 с половиной лет.

     17 мая 1944 года нас погрузили в эшелон теплушек и повезли в го­род Кострому. К 19 июня я уже был в Костроме, в пехотном во­енном училище.

     В Костромском пехотном военном училище я был недолго, где-то месяца два.

     В начале августа 1944 года нас погрузили на паро­ход и перебросили в город Горь­кий. В Горьковском танковом училище из нас го­товили механиков - водителей средних танков. Я проходил учебу и воевал на американском танке МЧ-А2 36 тонн весом.

     В танковом училище я был не­долго - до декабря 1944 года.

     Наш 84-й танковый полк дольше формировался, чем я учился.

     И вот в начале января 1945 года я прибыл под город Будапешт. Воевать мне пришлось в составе 3-го Украинского фронта. Первый бой был принят за город Секешвекешкар. Город несколько раз переходил из рук в руки, это были тяжелейшие бои. Город буквальным образом был снесен с лица земли.

   За время войны мне пришлось освободить  две страны - Венгрию и Австрию. За время фронтовой жизни, у меня было больше побед, чем поражений.  Это надо было ожидать, ведь время шло к концу войны. К этому времени немецкая армия была деморализована, были случаи, когда нескольким нашим солдатам сдавались целые роты и батальоны. Немецкий солдат уже давно все понял, он не хотел воевать. Однако наши предатели, видя крах Германии и свой конец, с еще большим остервенением сопротивлялись – сопротивлялись, пока не заканчивались патроны, и не сдавались в плен.

     Непосредственно на фронте я воевал мало по сравнению с другими – всего четыре месяца – с января по май 1945 года. Да и воевать в танке – не то, что воевать в других родах войск. Войну ты видишь в призму перископа, а главной трудностью являлось то, что танкист видит лишь то, что впереди, и слеп с флангов.

      Военное лихолетье донесло меня до австрийских Альп.

      Конец войны застал меня в австрийском городе Брук.

      Как сейчас помню, что в этот город мы прибыли 7 мая, уставшие. Один день отдохнули, а на следующий (8 мая) нас вдруг задержали. А ведь на фронте – каждый час отдыха – это счастье, радость, благодать. А как отдыхает танкист? У него есть возможность поспать в помещении, а если нет – то можно и в танке. А то и голову на гусеницу приклони – и спи себе на здоровье, особенно, если на дворе тепло. Такая постель у меня была в ночь с 8 на 9 мая 1945 года.

     В 4 часа ночи 9 мая меня толкнул командир танка. Сквозь сон я услышал стрельбу. Бьют орудия, стреляют автоматы. И все кричат: «Ура!» Я услышал: «Проснись, Иван! Война кончилась! Конец войне и нашим мучениям!» И тут я подскочил, выхватил автомат и давай кричать, что было силы, стреляя вверх! Это было ликование до утра, да и уснуть уже никто не мог. Помню, только днем смог прикорнуть. Хотя с самого утра была дана команда на неопределенное время отдыха.

     Отдыхали мы ровно месяц – с 8 мая по 8 июня 1945 года. 9 июня прибыл офицер пограничных войск, и всю молодежь с 1924 по 1926 годы рождения забрали в пограничные войска.

     По прибытии в пограничные войска нашу заставу срочно погрузили в машины и направили  в Мюнхен.   Там американские войска передавали нам из рук в руки крупного русского фашиста, вернее, предателя. Благодаря этому событию моя нога впервые ступила на улицу Мюнхена.

     Хочу отметить, что не только этот город, но и вообще города западной Германии по сравнению с восточной оказались практически не разрушены. Немецкие войска западную Германию (да и вообще западную Европу) отдавали почти без боев.

      После поездки в Мюнхен нас направили в Литву, в Латвию, в Эстонию. Вот тут мне и пришлось хлебануть, как говориться, лиха и горюшка. На фронте ты знаешь, что враг впереди, а сбоку и сзади - твои товарищи. Но когда фронт впереди, сзади, справа и слева – это не война, а невообразимый ад.

      Многие из вас видели кинофильм «Граница». Многие помнят эпизод, в котором старшина и солдат поехали верхом на лошадях за почтой, и по дороге они нарвались на засаду одной банды. Солдат был убит, а старшину взяли в плен. Его начали агитировать, чтобы он принял их условия, выдал интересующую их тайну и перешел на их сторону. Старшина не согласился, и бандиты в ярости сожгли его живьем.

     Многих моих сверстников,  молодых парней постигла похожая участь. Нас, пограничников, убивали зверским образом, сжигали, резали. Матерям и женам уже после войны приходили извещения, что их сын или муж погибли смертью храбрых.

     Два месяца тяжелейших боев без отдыха и передышки. Два месяца по болотам, лесам и степям Литвы, Латвии и Эстонии. 

 

Заключительная часть.

      15 августа 1945 года нас погрузили в эшелон и отправили на восток. В районе Иркутска нас остановили для дальнейшего указания из Москвы. На путях мы простояли около пяти суток, ожидая распоряжения.

       25 августа нас повезли во Владивосток. Во Владивостоке в начале ноября подали пароход «Днепросторой». Своими силами мы начали грузить пароход продуктами и топливом. Мы грузили его примерно месяц, и в декабре 1945 года мы в составе 114 Рущукского ордена Богдана Хмельницкого погранотряда отплыли из Владивостока на Курильские острова.

      Сначала я мы прибыли на остров Шикотан. В Малокурильске была расположена наша комендатура, а застава, в которой я служил, на катере была переброшена в бухту Айвазовского (или Мацугахама по-японски).

      По прибытии в бухту Айвазовского мы, к нашему удивлению, застали там полк японских солдат, склады продовольствия и боеприпасов. В общем, подразделение в полной боевой готовности. И когда их спросили, почему они здесь находятся и не оказывают никакого сопротивления, командир отчетливо, на русском языке ответил, что японское командование и вверенные им солдаты выполняют приказ микадо не оказывать русским победителям никакого сопротивления. Еще он сказал, что японский солдат не побежден. Они выполняют приказ микадо.

     Так, наша застава в количестве 30 человек осталась один на один с полком японских солдат. Командир заверил нас, что японские солдаты и офицеры ничего плохого нам не сделают. Микадо приказал им не чинить ничего плохого русским, и они выполняют этот приказ.

    Я удивился вежливости со сто­роны японского командования. Они, освободив одно из своих помещений, сдали его в наше рас­поряжение и дали клятвенное сло­во, что японские офицеры и сол­даты не причинят нам ничего пло­хого, что мы, русские солдаты, можем им верить.

    Самое главное, что у нас сходу (что немаловажно) была крыша над головой, а ведь Курилы пого­дой не балуют, особенно зимой - с декабря по март, и дождь, и снег, и ветер, и мороз. Особенно в это время дуют очень сильные ветры.

      То, что кры­ша над головой нам была предос­тавлена, это очень хорошо, но надо было строить такие подсобные помещения, как кухня, столо­вая и пекарня. Да еще у нас были лошади - надо построить и конюш­ню.

      Так я начал службу по охране Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик.

     Нас, пограничников, кормили очень хорошо. Мы питались по первой форме. Нам давали 1 килограмм хлеба и еще каждый день выдава­ли в обед 50 граммов спирта. Нам было по норме положено 220 граммов консервов и около 150 граммов круп, не считая картошки, капусты и при­прав (лук, чеснок, морковь, перец, лавровый лист). Но в основ­ном все было сухое.  А сухие про­дукты - первый «помощник» цин­ги. Для того, чтобы этого тяжелейшего заболевания не произошло, нам каждый обед давали отвар из хвойных деревьев. Это настой от­вара из молодых побегов пихты, ели. В обеденный перерыв стар­шина выдавал 50 граммов «нар­комовских», как мы их называли. Но прежде надо было выпить 400 граммов хвойного отвара, и толь­ко тогда можно приступить к обеду.

     Все надо было осваивать, ведь среди нас не было старых погра­ничников. В основном были фрон­товики, которые умели воевать, а не охранять границу. Сре­ди нас не было ни поваров, ни пекарей, да и опыта в охране Го­сударственной границы не было. Даже наши офицеры не знали, что такое граница, не говоря уже о нас, солдатах и сержантах. Многое нам пришлось преодолевать, и стро­ительство в зимнее время, одновременно с охраной границы.Следовало освоить грани­цу, ведь и там надо было строить наблюдательные посты, вышки и прочие сооружения.

    Вот так я, Иван Яковлевич Фе­доров, с 5 декабря 1945 года стал жителем Сахалинской области на всю мою жизнь.

Конец.